Орлиная гора - Страница 73

– Да что с ним миндальничать, сразу над огнем вешать надо, – протянул знакомый голос.

Темка откинул с лица волосы, глянул на офицеров. Герман! Тебя только не хватало, выродок шакалий! Заныло под ребрами, зачесался шрам на лице.

– А ты как был дураком, так и остался, – огрызнулся княжич. – Тогда промолчал, и сейчас ничего не скажу.

Дин ухватил Темку за подбородок, задрал ему голову. Ох и ненависть в глазах князя!

– Из-за тебя! – удар снова отбросил на землю.

– Заняться им? – голос Германа. Особого энтузиазма не слышно.

– Позже. Я сам.

* * *

Темка сел на подоконник – железные прутья вдавились в бок, – обхватил колени руками. С высоты башни виднелись кусок стены напротив и галерея внизу: крыша и открытый полукруглый балкончик.

Когда-то в этой комнатке держали оружие – в случае осады близко расхватать тем, кто поднимется на стены. Потом крепость перестроили, выдвинулись вперед Западная и Восточные башни, увеличивая угол обстрела. А эта, старая, осталась чуть в глубине. Уже во времена Темкиного деда тут не пахло ружейной смазкой. Мама вообще хранила здесь пуховые перины, ей казалось удобным проветривать их через зарешеченные окна. Капитан Демаш не вернул комнате ее изначальное назначение: у защитников крепости оружие всегда было в руках. А теперь сюда определили пленника. Умно: спускать в подвал опасно – мало ли какие ходы может знать наследник. А отсюда не вырвется даже голубь, не протиснется между прутьями. Темка, конечно, покачал решетку. Сделана на века, да и откройся путь – княжич все-таки не голубь.

Вот и все.

Страшно?

Да, Олень-покровитель, очень страшно! Дрожь под ребрами утихла, когда понял: допрос отложили. Ноют, ноют напоминанием шрамы. Чешется след от раскаленного ножа. Набухает свежая ссадина.

Тогда, у Германа, Темка не верил в собственную смерть. А боль… ну что же, даже самую страшную боль можно перетерпеть. Можно, шакал тебя раздери! Темка яростно потер щеку. Тогда ведь – выдержал. Скользнуло холодком по спине: а уверен, что та боль – самая страшная? Что здешний палач не окажется изощреннее капитана Южного Зуба?

Страшно. Олень-покровитель, дай силу справиться с противной слабостью, помоги устоять.

Надежда только на то, что Торнхэл должны штурмовать. Но это будет не скоро: придет вечер, протянется ночь, и еще один день – и только потом, за два часа до рассвета, двинется по тайному ходу отряд. Не успеют.

Как глупо, в собственном замке.

Что будет с мамой, когда узнает? Темка вспомнил ее, стоящую на крыльце – оттуда она провожала на войну отца, а потом и сына. Прости, мама! Теперь понятно, что просто хотела уберечь. Нет, не поступил бы по-другому в тот день, когда Митька предстал перед открытым Советом – побратим он. Но прости, мама, что принес столько огорчений. Если отец все-таки успеет начать штурм и Темка выживет, то больше не будет уворачиваться из-под ласковой руки, фыркая: «Я уже не маленький». Мама! Как же ты будешь ходить мимо этой башни, если отец не успеет?

Олень-покровитель! А кто скажет князю Торну, что его сын в плену? Папе будет тяжело это услышать. Не принято выказывать нежность к сыновьям, наследник должен вырасти настоящим воином – но Темка всегда знал, что отец любит его. Сыновьям же предписывалось быть почтительными – и только. Княжичу ни разу не пришло в голову сказать: «Папа, я так тебя люблю!» Но, Олень-покровитель, ты читаешь в сердце. Ты знаешь, что ради отца Темка готов на все. Если не успеют, сделай так, чтобы и князь знал это.

Об одном еще попросил бы Оленя, да не смеет. Да и как скажешь, как посмеешь помыслить о принцессе Анхелине. У Эдвина в шатре есть ее портрет, и порученцу приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не коситься на него слишком часто. Сейчас же не нужно мастерство живописца, только закрой глаза – и вот она: пышные косы вокруг головы, на высокий лоб не выбивается ни одной непокорной прядки, но у висков золотятся мелкие кудряшки; серьезные глаза цвета зимнего неба на снежно-белом лице, бледно-розовые губы, как просвеченные солнцем лепестки маальвы, высокая шея, хрупкие ключицы, на которых тяжело лежит геральдическая цепь. Наверное, она повзрослела за год, но Темке так сладко вспоминать Анхелину именно такой, непохожей на принцессу. Как он мечтал вернуться в Турлин с Золотым щитом! Чтобы иметь право на королевском балу, данном в честь победы, пригласить принцессу на вальс. Ее пальцы легли бы на ладонь невесомее бабочки, и Темка мог бы – обязан по законам танца! – обнять Анхелину за талию.

Княжич легонько коснулся разгоряченным лбом решетки. Так явственно он услышал легкую музыку вальса, увидел зеркальный каменный пол Большого тронного зала и легко скользящую принцессу, что забыл, где находится и что его ждет. Он стиснул прутья решетки: хоть бы крохотный шанс дал ему Создатель! Дернул, точно мог выломать, и тут же подался вперед: внизу, на балкончике дворцовых покоев, стояли князь и Митька. Друг был в мундире с белыми галунами и аксельбантами, и никто не торопился срывать их и трясти кулаками над головой беглеца. Хороший знак. Но почему-то горечь снова наполнила рот, как в домике травницы.

* * *

Балюстрада нагрелась под солнцем. Серая ящерка, пригревшаяся на перилах, равнодушно смотрела во двор глазами-бусинками. В ее плоской головенке наверняка не было мысли сложнее, чем сонное желание оставаться неподвижной. Митька осторожно тронул ящерку за хвост, и она метнулась к резному столбу, нырнула вниз. Княжич положил ладонь на освободившееся место, точно ящерка могла оставить там покой, как кот оставляет после сна нагретой лежанку. Шершавый камень казался привычным, как дома. Вот только от мундира отца давно не пахло мамиными духами.