Орлиная гора - Страница 51

– Вы теперь не примете у меня воинскую присягу, Ваше Величество?

– Почему же? Думаю, ты будешь служить верно.

Как во сне прошел Темка по пурпурному ковру. Ответил адъютанту, сам не понял – что. Нужно было вернуться к коннетаблю, но княжич свернул в серебряную анфиладу. Туда, где под стягом с Оленем висел портрет отца – старшего в роду Торнов. Живописец нарисовал сурового воина: твердый взгляд, застывшее лицо. Осудит ли отец, узнав о разговоре с королем? Тот, что на портрете, – да. А тот, которого помнит Темка? Жаль, нельзя посоветоваться. Князь далеко, и пусть хранит его Олень-покровитель.

Впрочем, такие решения каждый должен принимать сам.

Темка думал, что на него оглянутся, офицеры посмотрят – кто подозрительно, кто со злорадной усмешкой, но в приемной коннетабля все были заняты своими делами. Только Марик поднял голову от карты, глянул с презрительным торжеством.

– Артемий, – окликнул капитан Радан. – Я уже дал задания, Марк объяснит.

Меньше всего на свете хотелось общаться с Мариком, но Темка кивнул и неторопливо прошел к широкому подоконнику, за которым устроился Лесс.

– Ну что, объясняю, – с ленивой насмешкой заговорил тот. – Вот предполагаемый район действий. Нам нужно набросать план: как лучше установить связь между всеми частями армии. Конница тут и тут, – карандаш легко касался карты.

Темка пытался сосредоточиться, но нарисованные леса и холмы сливались перед глазами в ровную степь, слышался конский топот и сумрачный голос друга: «Даже если откажусь от присяги королю?»

– Эй, Торн, очнись. У меня мало времени, и я не собираюсь объяснять по два раза.

Глаза Марка светились довольством. Сегодня движения Лесса – и то, как он небрежно касался карты, и как легко придерживал заворачивающийся угол – были еще изящнее и отточеннее.

– А чему ты все время радуешься? – спросил – и поморщился в предчувствии: сейчас заговорит на всю комнату, и имя «Дин» ударит набатом.

Подвижное лицо Марика мгновенно стало серьезным, он сказал негромко:

– Тому, что ты поймешь теперь: дружок твой – предатель. Ты из-за него под пытки пошел, а Дин таким шакаленком оказался.

У Темки не было сил отбиться язвительной насмешкой, он спросил устало:

– И что в этом хорошего?

– То, что ты больше не будешь тешить себя иллюзиями.

Иллюзиями? Звон меча, упавшего на каменный пол Малого тронного зала – придуман? Слова «Я не пойду с тобой. Я клятву королю давал» – обман?

– Ты носишь оружие человека, предавшего корону, – припечатал Марик. – Значит, ты оправдываешь это предательство.

Хуже всего, когда прав тот, кого ты презираешь. Темка сказал сухо, наклонившись к карте:

– Так где тут конница?

* * *

Вечерние тени в углах делают дом еще угрюмее. Неслышно прошел по коридору слуга – мелькнул свет лампы в щели под дверью. Тихо. Давно тут не слышали громких голосов и раскатистого смеха отца. И чем ближе Темкин отъезд, тем молчаливее становится княгиня. Одна тень осталась от Дарики, жена капитана кажется Темке похожей на высохший осенний лист. Все так же настороженным зверьком смотрит Лисена, ждет от судьбы только бед. Шурка похож на сжатую пружину, того и гляди – сорвется. С тех пор, как Александер накричал на сына, тот вообще не появляется днем в доме, отсыпается перед ночным дежурством на сеновале или торчит в конюшне. Он не обиделся на отца, просто боится еще раз увидеть перекошенное в безумной гримасе лицо и побелевшие от напряжения губы. Приходит, когда Александер забывается, высиживает до рассвета. Боятся оставить капитана одного.

Сам Темка уже с четверть часа недвижно сидел, вперив взгляд в лампу. Принес, поставил на стол маленький сундучок, но так и не открыл его. Отблески света горят на медной оковке, на торчащем из замочной скважины ключе. Сундучок – мамин подарок, сделанный то ли в честь примирения, то ли как неловкий шаг к нему. Вроде бы и сгладилась ссора, но нет-нет да проскользнет отчужденность. Темка не может, как раньше, подойти к маме со своими тревогами. А в глазах княгини, где-то в глубине зрачков, невидимый почти никому, поселился страх. Темные ресницы и белые веки – хрупкая преграда. Иногда кажется: вырвется! И тогда мама бросится к Темке, обхватит и закричит: «Не отдам! Не пущу-у-у!» Но княгиня – дочь воина, жена воина и мать наследника, а потому подарила сыну сундучок, в котором так удобно хранить серебряные эполеты и аксельбанты, тонкую иглу и серебряные же нити, вышитый на сукне герб, дабы, если понадобится, пришить на мундир.

Мелодично отзвенел замок на поворот ключа. Княжич откинул крышку и сдвинул в сторону эполеты; открылось темное дерево. Осторожно, стараясь не стукнуть громко, Темка опустил на дно Митькин нож.

* * *

Раз в год, когда присягают королю сыновья знатных родов, устраивается бал. Матери выводят дочерей в свет, придирчиво оглядывают юношей в новеньких мундирах. Отцы вспоминают, как сами стояли перед королем. Пышная старинная музыка сменяется легкими вальсами, потом приходит очередь сложных менуэтов – по традиции сыновья приглашают матерей. Свечи в зале не гаснут до самого утра. Рассвет молодые воины встречают по-разному: кто в оранжерее за душистым кустом сжимает ладонь своей избранницы, кто ждет восход на широкой восточной лестнице. Говорят, если прикоснуться к белой колонне в тот момент, когда ее окрасит в розовое, то можно загадать желание – и оно сбудется. Сколько золотых лент тут просили! Побед в боях. Подвигов. Золотых родов всего пять, и давно никому не протягивали меч с лентой на оголовье, но все равно каждый год кто-нибудь из княжичей кладет ладонь на холодный камень и твердит про себя: «Пусть я буду достоин этой чести».